|
Однажды Геннадия Месяца спросили, от какого слова его коробит. Академик тут же отозвался: «Реформа. Почему-то для нашей науки она, как правило, означает крушение». Академика не назовёшь приверженцем советского строя — сам пострадал как член семьи врага народа, но ведь, несмотря на репрессии и «великие переломы», отечественная наука жила: космос, авиация, атомная энергетика... Что же происходит сегодня? В чём смысл реформы, которая, проглотив отраслевые институты, замахнулась на большую академию? Вопросы мы решили задать непосредственно вице-президенту Академии наук, директору знаменитого Физического института имени П. Н. Лебедева (семь нобелевских лауреатов отсюда!) Геннадию Месяцу.
Разгонят ли академию?
В редакцию Геннадий Андреевич пришёл расстроенным. Снова в одной из газет прочитал упрёки в адрес РАН — якобы неэффективно работает.
— А правду говорят, — решили мы подлить масла в огонь, — что Академию наук могут вообще закрыть?
— Всё может быть. Вон в Казахстане академию уже сделали «клубом по интересам», а в Молдавии, наоборот, дали ей очень большие полномочия.
Но тот, кто говорит о разгоне, должен видеть последствия. В России серьёзной науки, — по крайней мере фундаментальной — не осталось почти нигде, кроме как в академии. А все блага современной цивилизации держатся на прежних и нынешних достижениях науки.
Вот возьмите радио. Это идея выдающегося русского учёного Попова, Маркони её материализовал и организовал огромный бизнес. Но всё началось с электромагнитных волн, открытых Герцем, а теоретически предсказанных Максвеллом. Так во всём. Нефть и газ, на которых держится бюджет, — тоже ведь результат фундаментальных исследований учёных-геологов, в первую очередь РАН. А оборона страны, которая требует притока всё новых научных идей? Да без науки мы просто перестанем понимать, что в мире происходит.
— Вы считаете, что не надо реформировать науку?
— Надо! Ради того, чтобы эффективнее использовать те небольшие средства, которые государство выделяет академии, и удержать нашу науку на передовых рубежах. Чтобы отдача от науки была значительно большей.
А что предлагает нам Министерство образования и науки? В 2004 году чиновники написали концепцию, где провозглашался тезис: наука в стране неэффективна и вообще избыточна — достаточно оставить 100—200 институтов. Причём большая часть документа была посвящена порядку приватизации земли, зданий и имущества, используемых наукой.
— Это делается, чтобы «мозги» и материальная база эффективнее использовались…
— Не верю. На наших глазах огромные потери понесли отраслевые институты. Чтобы вы понимали масштаб, приведу одну цифру: в советское время академии доставалось 5 процентов бюджетного финансирования науки, столько же шло в вузы, а всё остальное получала отраслевая наука. После приватизации отраслевые институты, как правило, либо простаивают, либо вовсе исчезли. Теперь в их зданиях зачастую расположены банки, казино, бары.
Боюсь, та же участь после приватизации ждёт академию. А это более 400 ведущих научных институтов страны — от Петербурга до Владивостока.
Рублёвка не для бедных
— Сейчас недвижимость взлетела в цене, а ваши здания — наверное, лакомые кусочки для предприимчивых людей?
— Увы, это так. Учёные пришли к выводу, что по большому счёту судьба науки мало кого волнует. Интерес один: как бы прибрать к рукам здания и землю. Вот, скажем, у нас вдоль Рублёвки больше тысячи гектаров лесных угодий, которые приписаны к Институту лесоведения РАН. Это лёгкие Москвы, их надо беречь как зеницу ока. Есть кусок земли на Ленинском проспекте, где по рыночным ценам квадратный метр стоит тысячу долларов. По закону «О науке и научно-технической политике» всё это — федеральная собственность, мы не позволяем её растащить. Но снова находятся охотники подправить закон, чтобы мы стали сговорчивее…
— Можете привести конкретный факт?
— Конечно. Академию душат всевозможными налогами — на землю, имущество. В Пущине, в Радиообсерватории, установлены приёмники, которые ловят электромагнитное излучение из космоса. Так вот: в прошлом году налог на землю подняли до 18 рублей за квадратный метр, а участок там 120 гектаров. На все научные изыскания Радиообсерватория тратит меньше, чем этот совокупный налог. Абсурдность ситуации в том, что собранные деньги поступают в бюджет, а мы сами финансируемся из бюджета. Нигде в мире государственные научные учреждения не облагаются налогами.
Или взять налог на имущество. Мы купили на бюджетные средства хороший прибор за миллион долларов, но 2,4 процента стоимости прибора должны ежегодно отдавать налоговикам. А где взять такие деньги? Опять же из бюджета, но там нет такой строки для оплаты.
К слову, по этому закону от налога освобождены церкви и тюрьмы. Мы просили: пожалуйста, приравняйте Академию наук к тюрьме! Не уговорили.
— Получается, научные учреждения обречены на банкротство?
— При принятии закона нам обещали, что эти расходы компенсируют из бюджета. Но деньги ожидаются с третьего квартала, а налоги надо платить раньше. Из-за нестыковки двух ведомств — финансового и налогового — только в Сибирском отделении наук наросло более миллиарда рублей пени. В этом году компенсации налога нет до сих пор, хотя уже конец лета. В двух выдающихся институтах Урала — электрофизики и физики металлов (его создавали ученики академика Иоффе) — фактически идёт опись имущества за долги.
Характерная деталь: первоначально шла речь о концепции управления наукой, но в итоге на свет появилась концепция управления имуществом науки. Чиновники откровенно показали, что им надо.
Зачем наука, если есть нефть?
— Геннадий Андреевич, тем не менее Академии наук предъявляются и конкретные претензии.
— Правда в том, что доля нашей наукоёмкой продукции на мировом рынке составляет 0,3 процента. Ну так ведь мы и имеем копейки! Англичане, японцы вкладывают в науку в год по 100 миллиардов долларов, ещё через фонды столько же добавляют. У нас в этом году на всю науку России 2,7 миллиарда долларов, из них только около трети идёт на фундаментальные исследования. Вся академия с сотнями институтов финансируется как один университет в США. А насчёт эффективности я так скажу. По количеству научных публикаций, престижных премий, в том числе — нобелевских, на единицу вложенных средств у нас показатели выше, чем в ведущих странах «восьмёрки». Да, многие учёные уехали, но мы сохранили лидирующие позиции по теоретической физике, математике, многим разделам геологии, астрономии, биологии, химии…
Нас упрекают, что на рынок выходит мало академических разработок. Но наша главная задача — фундаментальные исследования. Мировой опыт свидетельствует: только 5 процентов разработок имеют коммерческий успех. Конечно, фундаментальные исследования надо ориентировать на решение конкретных задач. Например, РАН совместно с «Норильским никелем» и компанией «Новые энергетические проекты» занимается большой программой по водородной энергетике. Разработаны пилотные образцы энергетических установок. Они будут востребованы там, где города и поселки не подключены к Единой энергосистеме. Считается, что нефти и газа нам хватит на 100 лет, угля — на 400. Так что надежда на водород, который можно получать на месте из воды. Почему я привёл этот пример? Когда учёным дали денег, поставили конкретную задачу — они сделали мощный прорыв. Всего за три года.
— Но пока есть нефть и газ, то и не до науки?..
— Похоже, так. Но спрос на фундаментальные и прикладные работы обязательно возникнет при возрождении промышленности, при выходе на мировой рынок.
Академики не играют в футбол — РАН критикуют за то, что в её рядах мало молодых учёных. Средний возраст академиков — далеко за 60 лет... — Во Французской академии, в Национальной академии США, в Королевском обществе Великобритании средний возраст ещё выше, чем у нас. Бывшему первому вице-президенту Академии наук Котельникову было 95 лет, когда он написал книгу по квантовой механике и получил международную премию за знаменитую «теорему Котельникова». Академия — не клуб культуристов, здесь надо работать головой. Но мы реагируем на критику: ввели при выборах в РАН специальные «молодёжные квоты». Сейчас самому молодому академику — около 40 лет. Он биолог.
Проблема в другом: как привлечь молодёжь в науку при таком финансировании? Кто пойдёт работать за 3 тысячи рублей? Причём это зарплата старшего научного сотрудника, у младшего ещё меньше. А у большинства — семьи. Один аспирант подрядился за 10 тысяч рублей ночами растаскивать по новостройкам электрокабели. Другие бегают из одного института в другой читать лекции: там 2 тысячи рублей, здесь — 2 тысячи... Сегодня в науке остаются только фанатики. И мы делаем всё, чтобы их удержать: создали фонд поддержки, просим денег у олигархов. В Физическом институте, несмотря на сокращение штатов, ни одного молодого человека без согласия дирекции не увольняют.
— Вот и ваш сын не удержался в науке — переквалифицировался из физиков в лирики. Пишет книги.
— С Вадимом особая история. У него с детства интерес к писательству. Но у нас был джентльменский договор: он получает образование, защищает диссертацию, а дальше сам решает, чем заниматься. Я надеялся, что физика победит. Но он выпускает сборники стихов, романы. За роман «Лечение электричеством» (о жизни русского «дна» в Америке) он вошёл в список финалистов премии «Русский Букер», а за сборник рассказов «Вок-вок» в прошлом году получил литературную Бунинскую премию.
— Бывает, физики становятся писателями, а вот чтобы наоборот — такого не слышно.
— К сожалению, с 90-х годов мы потеряли половину учёных. Доктора наук торговали на рынках. Многие подались в бизнес или за границу. Оттуда всегда внимательно наблюдают за нашими перспективными учёными и после одной-двух удачных публикаций зовут к себе. Любой институт в США и Европе мечтает даром получить готового доктора наук. И многие едут не корысти ради, а как раз потому, что хотят остаться в науке. За границей для учёного условия работы гораздо лучше.
Сегодня и в физике, и в математике приток желающих «остепениться» заметно сократился.
— А говорят, сейчас докторов и кандидатов наук даже больше, чем в советское время. Защищаются и становятся академиками чиновники, депутаты, бизнесмены…
— О состоянии научной мысли нельзя судить по социальным наукам, а тем более по числу «академий», которые расплодились в России. Фундамент РАН — естественные науки, где на демагогии в учёные не проскочишь. Поэтому в физике, математике, биологии количество диссертаций осталось на уровне 90-х годов.
Бозон и бизнес — Геннадий Андреевич, вот в РАН собраны лучшие умы — тысяча академиков и членкоров. Скажите, к вам обращается правительство с вопросами государственной важности: например, как реформировать энергетику, здравоохранение, образование?
— РАН участвовала в разработке документов по реформированию РАО ЕЭС, разрабатывала концепцию национальной политики в России и проводила совещания по этому поводу с участием президента. Недавно все были свидетелями, как президент РФ согласился с предложением РАН, разработанным учёными-геологами Сибири, о переносе трассы нефтепровода в районе озера Байкал. Можно привести много других примеров. Но вот когда речь идёт о реформировании самой науки, нас практически не спрашивают. В этом корень многих проблем.
— Ну а если бы правили учёные, что тогда?
— Я только что вернулся из Женевы. Там ставят масштабный эксперимент, который продемонстрирует, что могут учёные, объединённые чётко поставленной задачей. Европейская организация ядерных исследований (ЦЕРН) создаёт самый уникальный из когда-либо существовавших приборов: гигантский ускоритель заряженных частиц. Это кольцо диаметром 27 километров: часть находится под Францией, часть — под Швейцарией. Проект интернациональный, в котором участвуют десятки тысяч учёных из 33 стран мира. В том числе 500 наших учёных практически из всех ядерных институтов России. Причём без вклада нашей страны проект просто бы не состоялся. Сама идея в основе российская. На нашем методе «встречных пучков», предложенном и развитом академиками Будкером и Скринским, работает вся экспериментальная ядерная физика мира. Сверхзадача этого проекта: найти новую частицу «бозон Хиггса», с её помощью будет завершено создание «стандартной модели». Если это произойдёт, мы разгадаем загадку происхождения и существования Вселенной. Ни больше, ни меньше.
Учёные ФИАНа участвуют в проектах двух гигантских детекторов, каждый высотой с 15-этажный дом. Фантастические сооружения, где находятся сотни черенковских счётчиков (по имени нашего академика Черенкова), счётчики переходного излучения (предложены академиком Гинзбургом), кристаллические детекторы, сделанные в городе Богородске... Попутно российские учёные придумали, как там сварить алюминий и конструкции из бронзы. Наши люди вообще уникальны: они многостаночники, универсалы, работают и головой, и руками... — Если всё так, то почему у себя такой ускоритель не сделали?
— Хотели сделать похожий в Протвине под Москвой, ещё в советское время. Он мог бы стать научно-исследовательским центром мира. Теперь там всё закрыто. Нет денег. Нужны миллиарды долларов.
— Сейчас много идей, как привлечь к науке бизнес…
— Это всё лукавство. Ну, какой интерес к фундаментальной науке у тех, кто сегодня делает деньги? Вложил их в дом или отель — через год имеет двойной доход. А что он получит от частицы «бозон Хиггса», которая живёт триллион триллионных долей секунды? Даже если найдутся желающие купить, то продать не успеют!
|
